zarya.lg.ua

Сколько их осталось — тренеров, выигрывавших чемпионат СССР? Симонян, Малофеев, Романцев. Да Герман Зонин, который в 1972-м взял золото с луганской «Зарей», а теперь тихо доживает свой век на Ушаковской набережной. Одно из самых прелестных мест Петербурга, кстати говоря.

Ему 83 года, по квартире ходит на костылях, — но жизни в этом старике больше, чем в любом молодом. Видели бы вы, как горят его глаза. С юмором у Германа Семеныча тоже все очень достойно.

Высматривал нас у кухонного окошка. Завидев, принялся стучать — указывая путь к подъезду.

— Я думал, вы памятник пошли смотреть на месте дуэли Пушкина, да заблудились. Вон он, наискосок от моего дома. Не понимаю я Александра Сергеевича.

— Отчего же? — поразились мы.
— Первым не мог выстрелить?!

* * *

— Не разучились радоваться жизни, Герман Семенович?
— Что вы, радоваться надо каждому дню. Особенно в моем возрасте. Проснулся, посмотрел в зеркало: «А я еще жив».

— На «Петровский» выбираетесь?
— Ни единого матча не пропускаю, у меня место в VIP-ложе.

— И как вам нынешний «Зенит»?
— Кажется, Спаллетти — тот тренер, который нужен «Зениту». Очень требовательный, трудолюбивый. В 9 утра уже на базе. Игроки его побаиваются. Мне рассказывали — стоило Широкову что-то ляпнуть на тренировке, Спаллетти так его одернул, что Рома сразу шелковым стал.

— У вашего долголетия есть секрет?
— Каждое утро начинаю с зарядки по 40 минут. Раньше бегать любил, а сейчас ноги совсем больные. Всех операций и не упомнишь. Одну Садырин оплатил. Он в моем «Зените» капитаном был.

— Пока вы его не выгнали?
— Я не выгонял, а мягко уговорил уйти. Пашка был тихоход, в центре поля все проигрывал. А перед этим я действительно из «Зенита» пять человек отчислил — во главе с Вьюном.

— За что?
— Улетел я на совещание в УЕФА, читать лекции тренерам. А эти без меня две игры продали. Сразу из команды выставил!

— Воспитывать было бесполезно?
— Абсолютно. Я Садырина воспитывал, когда тот тренером стал. Говорит: «Зачем мне в команде Загуменных, этот пьяница?» Хоть тот — игрок от Бога. Убеждал Пашку: «А кто не пьет?» Между прочим, Садырина еще в 84-м хотели убирать из главных тренеров «Зенита». Отправили меня проверяющим от спорткомитета.

— Проверили?
— Написал: «Трогать Садырина до конца сезона нельзя». Утром, перед тем как отослать, Пашке записку прочитал — он чуть не прослезился: «Герман Семеныч, спасибо». «Зенит» стал чемпионом в тот год. Я и Варюшина, директора ВШТ, уломал Садырина безо всяких экзаменов принять. А Павел думал, даже с характеристикой ему не помогу.

— Что так?
— В «Зените» в какой-то момент против меня принялись подписи собирать. А Садырин парторг был. Подозвал его: «Как тебе не стыдно?»

— Стало стыдно?
— Потом стало. Встретились в Солнечном, на даче. Я с женой иду, он тоже, еще и сын в коляске. Подошел: «Герман Семеныч, я все пересмотрел. Был в корне не прав. Если можете, извините…» Я простил. Сам, кстати, за всю жизнь ни одного отрытого письма не подписал. Ни в каких подковерных делах не замешан. А вот Морозов все время ходил: «Снимите тренера, поставьте меня».

— Жесткий был человек.
— Не жесткий, а пьяница. Руки постоянно дрожали. Говорю: «Ты что с собой делаешь?» У него в портфеле все время была бутылка спирта. Даже не коньяка! Я прежде не знал, чтоб Морозов так поддавал. А потом мне рассказывают: «Мосягин, Лобановский и Морозов могут выпить столько, сколько две команды не осилят».

— Почему у Лобановского прозвище было Бухгалтер?
— Так он же все высчитывал — сколько метров игроки пробежали, с каким пульсом… Ввел разные поддерживающие режимы — А, В, С, D. Коньков спрашивает Базилевича: «Режим А, В — это я понимаю. А что такое D?» — «Как что? Деньги…» Помню, в сборной киевлянин Трошкин бьет по воротам — мяч улетает далеко-далеко. А он стоит, взглядом провожает. «Ты чего замер? — кричу. — Беги назад!» И слышу: «Лобановский приучил смотреть, куда мяч падает. Чтоб за него не вычли».

— Сегодня все восхищаются невероятными ударами Хонды. В ваше время такие умельцы встречались?
— Был у меня в Луганске удивительный игрок. Шуталев фамилия. Позже в «Карпаты» ушел. У него с рождения не было пальцев на ноге. Играть это ему совершенно не мешало. Даже наоборот, мяч после его ударов летел так, что вратари за головы хватались. Из-за дефекта стопы предугадать траекторию полета мяча было невозможно.

— Почему же звездой не стал?
— Пьяница.

* * *

— Откуда у вас фотография Никулина с автографом?
— Мы в прекрасных отношениях были. Однажды с женой уезжал в Москву, вагон СВ. А в соседнем купе — Никулин с женой и сыном.

— Он вас знал?
— Еще бы. Его отец — болельщик «Зари». Рассказывал: как к отцу прихожу, тот говорит: «Юра, ну-ка, передвинь мою «Зорьку» повыше, здорово играет». У него самодельная табличка была. В том же вагоне ехал Шуйдин, который в паре с Никулиным выступал на манеже. Керосинщик страшный.

— Да ну?
— Как у меня в купе с вечера на пол упал, так только утром проснулся. А жене Никулина, Тане, я блок сигарет вручил. Достал виски, выпили по стопке. Собираюсь еще разлить, она: «Ю-юра…» Он: «Понял! Пивка можно?» А у меня как раз вобла нашлась. Правда, чистить не на чем.

— Как выкрутились?
— Никулин достал афишу Карандаша: «Извини, Учитель, но воблу ты любил. На тебе и будем чистить».

— С артистами ладили?
— Кирилл Лавров мой приятель был, чудеснейший человек. На «Петровском» вдвоем сидели, он ни одного матча не пропускал. Когда взяли Фатиха Текке, тот сказал: «Забью 61 гол». Так мы с Лавровым смеялись: «Наверное, не доживем до 61-го». Время прошло — Текке два забил. Кирилл меня встречает: «Представляешь, сколько еще ждать?» Пару лет назад прихожу на футбол, болельщики окружили — автографы берут. А Лавров рядом стоит. Я поворачиваюсь, указываю: «Вот у кого надо автографы брать! Кирилл Юрьевич, давай, работай».

— Кто-то из актеров поражает знанием футбола?
— Да посмотрите на Боярского! На Мигицко! Это сумасшедшие люди! Боярский как-то с ногой в гипсе приковылял на «Петровский». Карабкается на трибуну. «Мишка, — говорю. — Ты ж упадешь…» Сейчас директора на стадионе заменили, жаль. Хороший был мужик — Коля Скляренко. Бывший полковник МВД.

— У вас жена тоже, кажется, полковник милиции?
— Майор. В Союзе для женщины последний чин был — капитан. Майора давали, провожая на пенсию. А нынче везде бабы. Даже в моем доме живет женщина — генерал МВД.

— Опасная у супруги была работа.
— Ее, следователя, по два раза за ночь вызывали на происшествия. Как-то раскрыла убийство, которое давным-давно лежало в архиве. Этот случай в институтах изучали.

— С женой сколько вместе?
— С 62-го года.

— А дети? Внуки?
— Нет у меня никого, одни футболисты. До сих пор телефон разрывается. Часто звонят те, кто у меня играл — и в Луганске, и в Тбилиси, и в Ростове.

— Бердыева в ростовском СКА застали?
— Конечно. Он и Серега Андреев жили в военном доме, как-то зашел к ним. Андреев даже не поднялся. Я разозлился: «Ты что разлегся? Король, да? Смотри, доиграешься у меня». Когда Бердыева выбрали капитаном, на Андрееве лица не было. Мрачный ходил по Кудепсте. Очень тяжелый характер.

— У Бердыева легче?
— Курбан каждое слово за мной записывал. Он был старшим лейтенантом — я помог ему демобилизоваться и перейти в «Ростсельмаш». Как в 80-м году мы расстались, так много лет и не виделись. Время спустя я приехал в Казань, а Бердыева как раз в «Рубин» взяли. Сидим с местным начальством, сказали, что Курбан должен подойти. Ждем-ждем, открывается дверь — заходит какой-то лысый. С красивой девушкой. Садится. Я спрашиваю: «Где Курбан-то?» И тут до меня доходит — это ж он, Бердыев! Воскликнул: «Где твоя шевелюра?!»

— А что за девушка?
— Племянница. Говорю ему: «Ты от руки за мной упражнения записывал, а я сейчас тебе все в отпечатанном виде привез». Он очень благодарил. Вместе выступали перед казанскими тренерами. Курбан от макета ко мне поворачивался: «Правильно я говорю?» Киваю — правильно.

— Без уточнений?
— Один момент у него поправил — хоть десять человек в линию поставь, главное, не забывай о диагональной страховке. Курбан уже тогда полтренировки уделял стандартным положениям. Помнил, как я в СКА мучил их этими «стандартами».

— А Гамула до сих пор забыть не может вашу «тропу смерти» из песка и опилок.
— Да, смастерил опилочную дорожку под уклоном. Сначала шесть барьеров надо перепрыгнуть, затем рывки и удары головой по мячам, подвешенным на разной высоте.

— Опилки-то зачем?
— Чтоб снизить нагрузку на коленный сустав. Это у Морозова в «Зените» 90-х по сто прыжков за тренировку делали, после чего полкоманды с менисками полегло. Юра, говорил ему, кенгуру меньше прыгают, чем твои футболисты!

— Тренерскому взлету Бердыева удивились?
— Нет. У Курбана огромная самодисциплина. Трудолюбие. Сидит напротив мечети, четки перебирает, о футболе думает.

— Нынче Бердыев даже шампанского не позволяет себе пригубить в чемпионской раздевалке. А прежде?
— Тоже — ни грамма. Это вам не Заваров с Гамулой. С ними я просто извелся. А теперь Гамула говорит, что я его жизни научил, сделал человеком.

Я Бердыеву и сейчас звоню: «Курбан, прошу — оставайся самим собой, не задавайся. И береги здоровье, а то сидишь в пиджачке на морозе. Замерзнешь насмерть, в сосульку превратишься. Одного такого раскопали на Севере, тот ожил. Так же хочешь?»

— Что отвечает?
— «Я должен быть как ребята». Они Курбана обожают.

* * *

— Тогда давайте о Заварове с Гамулой. Как хулиганили.
— Они не хулиганы были, просто привыкли квасить в Луганске. Заваров получит 500 рублей, соберет вокруг себя шпану — сразу половину пропивают. Самое дешевое вино брали. И Гамула такой же.

— От какой их проделки открыли рот?
— Почти полночь, Кудепста, сбор. Этой пары нет, все двери заперты. Они жили на втором этаже. Открыл их комнату, сел в кресло и жду. Слышу — крадутся.

— Пьяные?
— Ну не трезвые же? По дереву лезут. Перемахнули на балкон, дверь специально оставили открытой. В комнате темно, Гамула шепчет: «Зонина нет, дрыхнет старик». Зажигают свет — а тут я!

— Ловко.
— «Физкультпривет», — говорю. Гамула начал было выступать, — но едва я повернулся в его сторону, сразу рукой голову прикрыл, плюхнулся на кровать: «Все, все…»

— Простили?
— Для Гамулы вызвал патруль и парикмахера. Остригли его и отправили в хозроту. Распорядился: дать ему самую длинную шинель, сапоги на три размера больше, пусть пять портянок накручивает. Вскоре начал меня покаянными письмами забрасывать. Я перед командой их зачитывал: «Опять я получил письмо. Пишет наш товарищ Гамула. Заваров, вникай. Посмотри на себя в зеркало — ты кудрявый, как баобаб…» — «Шо?» — «Я тебе дам «шо»!» Что, спрашиваю, сжалимся над Гамулой?

— Вернули?
— Вернул. А шинель его, будто одежку писателя Островского, приказал повесить на самое видное место. Всем в назидание. С того момента Гамула как меня видел — сразу кланялся.

— Почему Заварова в часть не отправили?
— Чтобы вдвоем в части не пили. Под суд попадут.

— Как еще вы игроков ловили?
— Да вот случай. Уже в Ленинграде. Узнал, что за два дня до матча загуляли в ресторане три футболиста «Зенита» — Поляков, Хромченков и Орлов. Жили они в одном доме. Подъехал туда с шофером, стал ждать. Причем его предупредил — как увидишь троицу, врубай дальний свет. Наконец в три часа ночи вываливаются из такси. Вдруг их ослепляют фарами, а я подаю голос из темноты: «Добрый вечер». Ребята так и рухнули. Утром на базе вызываю керосинщиков к себе. Приходит второй тренер: «Они не идут. Боятся, что отлупите».

— Могли?
— Конечно. Готовишь команду, столько сил отдаешь, — а эти безобразничают. Однажды Заварова папкой отлупил, когда совсем допек.

— Поумнели Заваров с Гамулой после ваших мер?
— Были умными, пока я не ушел. Потом моментально к прежнему образу жизни вернулись. Володю Федотова вообще ни во что не ставили, издевались над человеком. И мне же рассказывали: комнаты на базе соединял общий балкон. Заваров с Гамулой смотрят — Федот спит на кровати. С другой стороны обходим, стучим. Он: «Да-да, минуточку!» Через секунду уже сидит за столом, в зубах трубка, свет зажжен. Мы от хохота катались.

— Федотов вам не жаловался?
— Еще как жаловался. В три часа ночи звонил из Душанбе: «Помогите!» — «Что случилось?» — «Они завтра не хотят выходить на поле. А я офицер, что мне делать?» Позови, говорю, к аппарату двух Кузнецовых, Заварова и Гамулу. Так им всыпал, что вышли как миленькие. В тот год Кубок выиграли.

— Что ж они Федотова не оценили?
— Говорили: лучше бы работал — а то схем каких-то навешал по стенам, векторами разрисовал. Федот слабохарактерный был. Когда выиграли Кубок, нас с женой пригласил в «Метрополь». Выпил: «Герман Семеныч, это ваша команда. Вы ее создали — а я развалил. Нет у меня такого характера, как у вас, Константина Иваныча, Пономарева…»

— Были тренеры в ваше время.
— Да уж. Когда надо было тренерскую категорию получать, на экзамене присутствовали люди из ЦК. Ахалкаци нервничал, дымил как пароход. А Виктор Маслов просто в предынфарктном состоянии был. Так я перед комиссией все ответил и говорю — внизу Маслов мнется, боится: «Он до вас не дойдет, инфаркт случится. У него уже взгляд ненормальный. Проявите уважение, посадите его в президиум».

— Посадили?
— Да. Маслов потом меня под локоть взял: «Пойдем по рюмочке. Ты мне жизнь продлил. Когда ж пить-то начнешь?» — «Да никогда». Даже если после сезона собирались командой в кафе — я садился рядом с цветами.

— Зачем?
— Спиртное в горшок незаметно выльешь, а водой вроде запиваешь.

— Неужели сроду не напивались?
— Было раз. Еще в ленинградском «Динамо» играл. Генка Бондаренко привез из Грузии чачу. В блюдечко налил, поджег — горит! Увидев пламя, многие пить отказались. А я махнул. Бутусов, главный тренер, смеялся: «Вот, Гера, и тебя напоили». Господи, как же мне утром было худо! С кровати подняться не мог. Жена за молоком на рынок сбегала, отпаивала. С того дня меру знаю. Не то что некоторые. Сейчас вспомнил вратаря Фарыкина — тот в «Зените» год отыграл…

— Что за Фарыкин?
— Уникальный персонаж. Пил так, что из ушей вытекало. Закусывать любил пирожками, за что и получил прозвище Пирожок. Однажды тренеры нагрянули к нему домой с проверкой. Увидели, что почти вся комната заставлена пустыми бутылками. «Володя, что это?» — «Ой, сегодня сдам». Ну а кончилось чем? Утонул в реке по пьянке. Или Сашка Маркин…

— Лучший бомбардир осеннего чемпионата-76.
— Да, талантливый форвард. Кабы не тяга к рюмке, играл бы на самом высоком уровне. Как-то спрашиваю на тренировке: ты почему упражнение не выполняешь? Он в ответ: «Маркин знает, как себя готовить». — «Вон отсюда!» — и выгнал с поля. Потом подсел к нему: «Саша, я к тебе со всей душой. А ты как себя ведешь? Да и что знать-то можешь — только когда тебе выпить надо да похмелиться». Маркин в таких случаях всегда отвечал: «Папочка, простите. Вот она дурная бестолковка», — и стучал кулаком по башке. Я ему квартиру в Ленинграде пробил, помог торговый институт закончить. Маркин рано сошел. Работал директором вагона-ресторана. А погиб в 45 лет. Дома заснул пьяный с непогашенной сигаретой, вспыхнул пожар, — и задохнулся в дыму.

— Садырин о вас как-то в горкоме рассказывал — дескать, выпил Герман Семеныч в Чехословакии.
— Да болтнул сдуру. В том числе и за это извинялся. А в Чехословакии на приеме приключилось вот что. Мне говорят: «Попробуйте пиво с шампанским. Вкус — необыкновенный!» Я и попробовал.

— Разыграли?
— Нет, чехи сами шампанское с пивом мешали. Засадил я два фужера этой бурды, — естественно, повело. Сразу поднялся и ушел спать в номер.

* * *

— По словам капитана «Арарата» Заназаняна, когда «Заря» стала чемпионом, тридцать процентов игр было куплено…
— Как ему не стыдно! Клянусь богом, я такими делами не занимался, — Зонин повернулся к иконе на стене и перекрестился. — Любого футболиста спросите. «Заря» играла честно. Согрешил я лишь раз, уже в «Зените». И об этом случае написал в книге. 75-й год, Анатолий Тарасов возглавил футбольный ЦСКА. Очки армейцам давались с трудом, и Тарасов через своего помощника Вальку Бубукина предложил сыграть вничью. Отказать Анатолию Владимировичу я не мог… Вот за моей спиной договаривались, это было.

— Например?
— Когда Севидов тренировал московское «Динамо», то через Казаченка уговорил «Зенит» отдать игру на Кубок. Пообещав в чемпионате вернуть очки. Я об этом узнал уже после матча. А сначала не понимал, почему в концовке наши защитники вдруг расступились перед Долматовым, который спокойно уложил мяч в угол. 0:1 и закончили.

— Должок динамовцы вернули?
— Нет. Нас сплавил судья из Львова по фамилии Кусень. «Зенит» вел — 1:0. Так этот Кусень пенальти в наши ворота придумал, а потом засчитал гол из пятиметрового офсайда.

— Арбитр был не в теме?
— Он же львовский. А «Зенит» в том сезоне боролся за медали именно с «Карпатами». Улавливаете? Но история получила продолжение. Приехали мы во Львов. Хозяевам нужна была только победа. В городе заранее приготовились к празднику. Причем во всех смыслах.

— Это как?
— Когда спускались в перерыве к раздевалкам, администратора «Зенита» Матвея Юдковича кто-то схватил за руку и утащил под лестницу. Оказалось — директор местного завода, герой Соцтруда. Говорит: «Товарищ Зонин, вы просили пять — так мы еще тысячу добавим. И скажите, куда вам японский цветной телевизор прислать». Перепуганный Юдкович указал в мою сторону и тихо прошептал: «Зонин вон пошел. А я — администратор».

— Герой Соцтруда не знал вас в лицо?
— В том-то и дело. Выбрал Юдковича, наверное, по возрасту — он же гораздо старше меня. В итоге «Карпаты» мы вынесли — 3:0. Остались они без медалей. А после игры я разыскал под трибунами этого директора. Выдал все, что думаю, о нем, о «Карпатах», о негодяе Кусене, который там же на стадионе ошивался: «Если год назад кто-то из «Зенита» отдал вам игру, так я этих людей уже выгнал. Да и не уедете вы далеко с такими методами».

Был еще неприятный эпизод. Вечером накануне матча с тбилисским «Динамо» встречаю в Удельной троицу — Хурцилава, Кипиани и Кахи Асатиани. «Какими судьбами?» — «Герман Семеныч, очки позарез нужны. Помогите». «И здесь покупать пришли?! — вскипел я. — Сейчас вызову милицию, и со своими деньгами вы не в Тбилиси отправитесь, а в тюрьму!» Просители извинились и быстро попрощались. А на следующий день мы обыграли их — 1:0.

— А с Фальяном что за история? Он утверждал, что в 74-м вы его обманули — договорились поделить очки, но если в Алма-Ате с «Кайратом» сыграли 2:2, то в Ленинграде ваш «Зенит» неожиданно победил 3:2.
— Ох, Фальян! Вечно выдумывал. Да сроду с ним этих тем не обсуждал. Мы выиграли честно — а потом узнаю, будто Фальян с кем-то договорился и в Ленинграде скатать ничью. Он вообще был самодур. Абсолютно непредсказуемый человек. Я в клубный автобус посторонних не пускал — а у Фальяна там ездили жены игроков, дети, журналисты. При этом он безо всякого стеснения материл команду. Я ему говорил: «Артем, ты с ума сошел? Ты же — тренер, педагог. Разве можно так говорить своим игрокам, да еще при женах?!» Но ребята к нему тепло относились — Фальян как никто умел выбивать зарплату. И себе, и футболистам.

— В тбилисском «Динамо» с кем особенно намучились?
— Сложных ребят хватало. Кеташвили совсем дикий был. После игры восстановительные мероприятия — Кеташвили нет. Звоню ему домой, трубку жена снимает: «Учтите, если через 15 минут Гела не явится, будете жить на 50 рублей в месяц». Тут же прибегает взмыленный, руки заламывает: «Герман Семенович, в последний раз». А Габелия сколько я отмазывал! Вратарь хороший, но запойный. С Сулаквелидзе воевал: «Подумай о здоровье. Ведрами винище хлещешь. Ты же враг сам себе. Какая печень справится с такими нагрузками?»

— О проблемах с наркотиками Месхи-младшего знали?
— Колоться он позже начал. Оттого и умер в 41 год. А его отца, великого Михаила Месхи, другая беда погубила. Жил через дорогу от базы «Динамо», но мы практически не общались. Месхи-старший человеком был до 12 часов дня. А потом все, разговаривать с ним невозможно. Он же без конца пил. Куда ни придет — ему сразу шампанское наливают.

— Видели хоть одного не пьющего грузина?
— Гуцаев. Впрочем, он и не грузин — осетин. С Газзаевым много лет был неразлейвода. Рассорились в 95-м, после чемпионского сезона «Алании». Гуцаев помогал ему во Владикавказе, пригласил нескольких грузинских игроков и где-то обронил: «Это я Газзаеву команду сделал». Тот обиделся — и конец дружбе. Но при мне в «Динамо» пить было некогда. Дисциплина была ого-го. Даже начальник базы в Леселидзе поражался: «Сорок лет не видел, чтоб грузины стояли в строю!». Помню, сладкая парочка — Шенгелия и Сулаквелидзе — на сорок секунд припозднились. Гуцаева спрашиваю: «Сколько с них?» — «Полтинник». Те взвились было, но я предложил: «Давайте так, если я хоть на секунду опоздаю — берите с меня два оклада». Ребята сразу успокоились. Сверили часы. На следующий день гляжу — эти двое раньше всех на поле вышли. Потихоньку остальные подтягиваются. А я за углом спрятался. Остается минута. Шенгелия и Сулаквелидзе от радости даже приплясывают: «Два оклада, два оклада…» И тут появляюсь я: «Здорово, джигиты!»

— Теперь мы понимаем, почему вам Арзиани мячом в голову засадил.
— Да случайно это вышло. Сулаквелидзе попросил на утро перенести тренировку — у него в Кутаиси дядя умер, на похороны спешил. Как раз дождик прошел, мячи мокрые. Отрабатывали удары по воротам. Арзиани бил последним. Он левша, а мяч под правую лег — и свалился с ноги. Я в тот момент наклонился и получил в висок тяжеленным мячом. Очухался в больнице. С сотрясением мозга и разрывом барабанной перепонки. Три дня в коме провел! Главное, помню, как «уходил». Мозг стал сжиматься, будто его куда-то решили упаковать. Боль стихла. Появилась залитая светом дорога, какие-то цветы, — сплошная благодать! И в эту секунду я пришел в себя. Первое, что увидел, — склонившихся над кроватью врачей. Потом барабанную перепонку склеили.

— Но к тренерской профессии вы уже не вернулись.
— Случай в Тбилиси стал последней каплей. Я же и до этого перенес инфаркт, были проблемы с сердцем. Доктора открытым текстом говорили: «Меняйте работу. Или умрете, как Фальян, во время матча». Когда лежал в Военно-медицинской академии, туда с сердцем еще двух тренеров привезли — Фальяна и Пучкова. Коля спокойно лечился, а неугомонный Фальян вскоре настоял на выписке: дескать, все в порядке, ничего не болит. Домой пришел, включил футбол, разволновался — хлоп, и готов. А как Олег Ошенков в Киеве умер? Май, цветут каштаны. Ошенков выходит на улицу: «Какая красота! А я и не замечал». Схватился за сердце. Побежали за врачом — но поздно.

* * *

— Машину до сих пор водите?
— Вожу. А начал в 42-м году с полуторки. Все время катался на «Волгах», последней было двадцать лет. В прекрасном состоянии — проехала всего 760 километров. Ко мне знакомый пристал, за тысячу долларов ее продал. Мне как инвалиду первой группы положена «Ока».

— Дали?
— Матвиенко вручила ключи.

— Так и ездите на «Оке»?
— Нет, купил «Жигули», «семерку». В гараже стоит. За четыре года — 150 километров проехал, до базара и обратно. Пока ногу поднимаешь, педаль маленькая — убьешься три раза. Я около дома чуть в аварию не загремел, жена с балкона увидела — все, говорит, завязывай.

— Опасные ситуации в вашей жизни случались?
— Да сколько! Еще в Луганске поехал за город — посадил знакомого за руль. Дождь прошел, на дороге грязища от грузовиков, асфальт стал как мыло. Машину повело — водитель успел заорать: «Ложись!» В канаву свалились, дерево задели — и перевернулись. Лежим на крыше: «Все живы?» — «Все…» Через окно вылезли.

А в Ленинграде недалеко от Лебяжьей канавки хлебный фургон так в меня засадил, что багажник поднялся. Вылезает человек: «О, товарищ Зонин! Наконец-то с вами познакомился!»

Но всего опаснее было во время войны. Я — авиамоторист. Вставал в 6 утра, 13 километров пешком — в любую погоду. Опоздать нельзя, сразу тюрьма. У-2 разогревал лампой, готовил к полету. Начальник мой на елку навешивал в Новый год шкалики — игрушек-то не было. Танцует-танцует, раз — выпил. Опять танцует.

— Что тут опасного?
— Что?! Я вам расскажу. Как-то в самолете мотор поменяли, а я мимо шел. Окликнули: «Крутани винт». А я здоровенный, в комбинезоне — так крутанул, что тот чихнул раз, и я вырубился. Очнулся — вокруг народ, кровь льет. Всю руку раздробило, хотели отнимать. Но решили вытягивать без наркоза на лебедке… А меня потом тетка в челюстно-лицевом госпитале на зубного техника выучила. Такие протезы делал — чудо!

— И сейчас смогли бы?
— У меня напротив дома — зубная поликлиника. Лет пять назад приходил — бесплатно что-то мастерил. Тоже было интересно: руки забыли или нет?

— Вы верующий человек?
— Верующий. Дома иконы, молюсь. Я и при советской власти не скрывал, что хожу в церковь. Однажды приехал ростовский СКА на матч с «Араратом». Повез я команду в Эчмиадзинский монастырь. Там служба была, народу много. Поставил свечку. Так начальник команды написал докладную. Вызвали в партком. Генералы начинают распекать: мол, что же вы, коммунист, свечки ставите. А я отвечаю: «Ставил и буду ставить. Делаю это во всех странах. Даже в Нотр-дам де Пари». — «Где-где?» — испуганно переглянулись генералы. — «Собор Парижской богоматери, слыхали?» — «А-а…» Отстали.

— Много нелепого слышали от ростовских генералов?
— Сложно с ними было. Одного генерал-полковника прислали — уши, как у поросенка, и ни одной извилины в голове. постоянно с ним воевал. То с базы бетонные столбы к себе на дачу увезет, то вызывает и заставляет час в приемной ждать. Другому генералу, заместителю командующего, вообще приходилось отсылать план на игру. Расписывал состав, установку, чертил разными карандашами схемы — военные любят стрелочки. Как-то после победного матча вваливается в раздевалку без стука: «Это что такое, товарищ Зонин?» — «В смысле? Мы же выиграли» — «Вы мне установку прислали?» — «Прислал». — «Я четыре часа ее утверждал! А вы состав поменяли». Отвечаю в тон: «Разведка донесла, что у соперника изменения будут, поэтому должен был выбрать новую стратегию». Игроки еле смех сдерживают, а тот ничего не замечает.

Был еще в Ленинграде забавный случай. Во время тренировки звонок — первый секретарь ленинградского обкома Романов на проводе: «Это Григорий Васильевич. Знаю, не любите, когда отрывают от работы. Но срочно улетаю — прошу вас приехать ко мне в Смольный…»

— Что за срочность?
— Рассказывает: получил, мол, записку от Брежнева. Достал ее: «Смотрел два тайма «Зенита» с «Торпедо». Ни одного гола. Пригласите своего тренера, подарите ему мяч — чтоб мы его почаще видели в воротах…»

— Подарил?
— Вон этот мяч, на серванте. Романов его с польской выставки привез. К старости мне жаловался, что не любят в Москве ленинградцев. Около Поклонной горы один-единственный деревянный домик — как раз Романов в нем доживал. Там и умер.

— Как у вас в Бирме рука начала гнить?
— Авитаминоз. Фруктов много, но солнце в тропиках все витамины выжигает к чертям! Лекарствами меня обкалывали — ничего не помогало. Поражаюсь, как три года там выдержал. Жара несусветная, дышать нечем. То москиты, то обезьяны с деревьев камнями швыряются…

— Самое большое чудо, которое там видели?
— Древний языческий обряд, который помогает очиститься от грехов. Для этого шаманы вводят людей в транс. Прокалывают им щеки, языки, затем те идут босиком по раскаленным углям. Я не только видел все своими глазами, но и снимал на камеру. Это что-то потрясающее. Металлические иглы, как шампуры, вонзаются в тело, — и ни капли крови! До захода солнца все пляшут, поют, хороводы водят под грохот барабанов.

А как в город Паган ездил? Да там прежде европейцев вовсе не видели. Четыре часа пилили в джунглях вдоль реки. Наконец добрались до огромной пещеры, где лежала восьмидесятиметровая статуя Будды. На красный камень вода капает, переводчик объяснил — это кровь Будды течет. Местные сразу на колени упали, начали молиться. Дальше продолжили путь через пещеры. Часа три топали по бамбуковым мостикам через речушки, пока не вышли к озеру и маленькой пагоде. Мне протянули уголек черкануть что-нибудь. И я вывел на стене: «Зонин».

— Что еще из поездок в Азию запомнилось?
— Приехал со сборной Бирмы на международный турнир в Малайзию. Организаторы устроили шикарный прием. Играл джаз. Каждого тренера приглашали на сцену, чтобы исполнить песню. Дошла очередь и до меня. Поднимаюсь и думаю: «Что ж спеть?»

— На чем остановились?
— На Петре Лещенко.

«Я иду не по нашей земле,
Просыпается серое утро.
Вспоминаешь ли ты обо мне,
Дорогая моя, златокудрая?»

Так спел, что на бис вызвали!

sport-express.ru